5°C Монреаль
Передо мной папка судьи Екатерины Савельевой с надписью «Дело №____». В ней заметка из газеты «Вечерний Ленинград» за1963 год, озаглавленная «Окололитературный трутень», ранние стихи Бродского, протокол заседания суда от 13 марта 1964 г., его письмо Брежневу, речь на вручении Нобелевской премии, четырехтомное издание произведений, его статьи в американских журналах, сотни интервью, записи лекций, кассеты и диски с фильмами, надпись на памятнике на острове Сан-Микеле и воспоминания друзей, врагов, любимых и письма, опубликованные и еще недоступные для чужого глаза…
Папка кажется бесконечной, к делу Бродского постоянно подшиваются все новые и новые документы… И не собрать судье всех фактов, всегда будет «недостаточно улик», чтобы осудить или быть осужденной, оправдать или оправдаться самой. Да и ничего неизвестно о ней самой, кроме того, что она вынесла приговор будущему нобелевскому лауреату на том историческом процессе, где Бродского судили за тунеядство, а затем выслали из Ленинграда в деревню Норинскую. Да и разве одного процесса над Бродским не достаточно, чтобы войти в историю!
О новом спектакле «Со смертью не все кончается» я беседую с его создателями заслуженным артистом России основателем театра «Вторая реальность» и режиссером Александром Мариным и актерами театра Виталием Макаровым и Марией Монаховой.
«И этот день посередине века»
– Близится премьера спектакля, идут последние прогоны. Скажите, неужели с момента подготовки материала к спектаклю было решено вывести судью Савельеву, вынесшую приговор Бродскому, в качестве одного из действующих лиц? Вообще, как пришла идея обратиться к творчеству Бродского?
Виталий Макаров. Мне захотелось почитать Бродского и я собрал материал для моноспектакля, который мы планировали сделать в качестве благотворительного. Взрослея и читая его произведения вслух, мне показалось, что я начинаю его лучше понимать. Его творчество невероятно многослойно. Я его открываю сам для себя. Мне показалось, что теперь могу поделиться своим открытием Бродского со зрителями. Нам, уехавшим, отделенным от родного языкового пространства, как мне кажется, Бродский более понятен. О чем бы он ни писал, его энергия, которая подпитывает его стихи, связана с этим. Все эти эмоциональные болевые точки нам близки. Что такое гений? Много одаренных поэтов, талантливых. А гений непостижим. Он настолько многогранен! И в его творчестве можно найти все. Особенно интересно наблюдать, когда его пытаются притянуть в ту или иную сторону в обществе или в культурном пространстве. А он не укладывается ни в какие рамки. Он сам по себе.
Александр Марин. Виталий собрал хороший материал, я взялся ему помогать. И втянулся... Год назад перечитывал поэму «Шествие» Бродского 1961 года и захотел поставить спектакль по этому произведению. С пластическим движением, с костюмами, с большим числом актеров. Пока это только видение. Когда перечитываешь Бродского, то сам начинаешь впадать в эти его ритмы, это очень заразительно. Многое из того, что ты читал раньше, вдруг возвращается новым потоком. Собственно так со всеми произведениями и происходит. Так и Пушкина читаешь. Его можно читать бесконечно. У Пушкина всегда можно что-то новое найти для себя, чего ты раньше не слышал у него. Так и с поэзией Бродского. Она тем более и по языку еще ближе нашему поколению. У меня появилась идея, что можно сделать спектакль из собранного Виталием материала и постепенно родился этот персонаж – судья.
«А нам всё равно — поэт или не поэт!»
В этой воображаемой папке судьи Савельевой лежит и расшифровка того самого заседания суда над Бродским. Правда, сам поэт говорил, что эта запись неполная. Во время процесса судья Савельева позволяет себе оценочные высказывания в адрес «тунеядца». Ее суждения эмоционально окрашены, чувствуется нетерпимое отношение к сидящему на шее у государства 26-летнему парню. Ей действительно все равно, поэт он или нет.
А.М. У нас получилась история Бродского, рассказанная его судьей. Савельева, с одной стороны, его палач, который выносит приговор. А, с другой стороны, она, скорее, сама жертва. Она оказалась в безвыходной ситуации… Огромное количество людей не читали Бродского, а им попадались статьи его осуждавшие, и этим статьям они были склонны верить. И она верила.
Потом все изменилось, пришло другое время, Бродский стал поэтом мирового масштаба. К нему изменилось отношение не только у читателей СССР, но и у власти. Нам показалось интересным посмотреть, что стало с этой судьей. Всего через 23 года после процесса осужденный ею человек стал Нобелевским лауреатом. Она же могла и с ума сойти от такого поворота событий. В нашем спектакле мы предположили, что она потеряла работу, потеряла все. И остаток жизни она посвятила тому, чтобы переосмыслить то, что с ней произошло, в какую историю она попала. По мере того, как она стала узнавать о жизни Бродского, читать его стихи, он стал для нее чем-то очень главным в жизни. Как большая настоящая любовь! Она создает его по-своему, творит ему памятник, свой, нелепый. Она чистит этот памятник, очищает его...
– В одном из фильмов о Бродском есть кадр с судьей. Возможно это и есть Екатерина Савельева. Ничего о ней, кроме того, что во время процесса у нее из-под юбки торчали панталоны, мне обнаружить не удалось. Вполне возможно, она могла дожить и до получения Бродским Нобелевской премии.
А.М. Конечно, это могло случиться. Когда я писал пьесу, у меня еще не сложился этот персонаж. Его в спектакле играет Мария Монахова. Хотя уже был внутренний диалог судьи и Бродского. Поначалу мелькал образ Небесного суда. Постепенно, и именно благодаря стихам Бродского, появился этот персонаж. Поэзия Бродского вообще имеет свойство подвигать на внутренние открытия. И все же главное действующее лицо нашего спектакля – именно поэзия Бродского.
Зачем рубить дрова
– Виталий, о чем этот спектакль для тебя, если оставить в стороне сюжет пьесы?
В.М. Бродский мне интересен тем, что не похож на всех остальных. У него есть «достоинство поражения». Как его судьба лупила, как била! А он словно со стороны смотрел на себя. Это искусство отчуждения. Мне даже так хотелось сначала назвать свой моноспектакль. Бродский не гнется под ударами судьбы. И вот еще одно примечательное редкое свойство – благородство. Этому бы поучиться нам всем. Он говорит, что не держит зла ни на кого, что он все время пытался оправдывать всех следователей, которые его допрашивали. В этом его глубокое христианство. В эссе «Напутствие» он вспоминает эпизод о соцсоревновании, на которое охранники тюрьмы вызвали заключенных:
«Двадцать лет назад в одной из многочисленных тюрем на севере России произошла следующая сцена. В семь часов утра дверь камеры распахнулась, и вертухай обратился с порога к заключенным:
– Граждане! Коллектив ВОХР вызывает вас на социалистическое соревнование по рубке дров, сваленных у нас во дворе.
В тех краях нет центрального отопления, и органы УВД взимают своеобразный налог с лесозаготовителей в размере одной десятой продукции. В момент, о котором я говорю, двор тюрьмы выглядел точно как дровяной склад: груды бревен громоздились в два и три этажа над одноэтажным прямоугольником самой тюрьмы. Нарубить дрова было, конечно, необходимо, но таких социалистических соревнований раньше не было.
– А если я не буду соревноваться? – спросил один заключенный.
– Останешься без пайка,– ответил страж.
Раздали топоры, и дело пошло. Узники и охрана вкалывали от души, и к полудню все, в первую очередь изголодавшиеся зеки, выдохлись. Объявили перерыв, все сели перекусить, кроме заключенного, который спрашивал утром об обязательности участия. Он продолжал рубить. Все дружно над ним смеялись и острили в том духе, что вот-де, говорят, будто евреи хитрые, а этот – смотри, смотри... Вскоре работа возобновилась, но уже с меньшим пылом. В четыре у охранников кончилась смена. Чуть позже остановились и зеки. Лишь один топор по-прежнему мелькал в воздухе. Несколько раз ему говорили «хватит», и заключенные, и охрана, но он не обращал внимания. Он словно втянулся и не хотел сбивать ритм или уже не мог. Со стороны он выглядел роботом. Прошел час, два часа, он все рубил. Охрана и заключенные смотрели на него пристально, и глумливое выражение на лицах сменилось изумлением, затем страхом. В половине восьмого он положил топор, шатаясь, добрел до камеры и заснул. В остаток срока, проведенного им в тюрьме, ни разу не организовывалось социалистическое соревнование между охраной и заключенными, сколько бы дров ни привозили в тюрьму.
Наверное, тот парень выдержал это – двенадцать часов рубки без перерыва – потому, что был молод. Ему было двадцать четыре года, чуть больше, чем вам сейчас. Но думаю, что в основе его поведения лежало нечто иное. Не исключено, что он, как раз потому, что был молод, помнил Нагорную проповедь лучше, чем Толстой и Ганди. Ибо зная, что Сын человеческий обычно изъяснялся трехстишиями, юноша мог припомнить, что соответствующее решение не кончается на «Кто ударит тебя в правую щеку, обрати к нему и другую», а продолжается через точку с запятой: «И кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; И кто принудил тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два». В таком виде строчки Евангелия мало имеют отношения к непротивлению злу насилием, отказу от мести и воздаянию добром за зло. Смысл этих строк никак не в призыве к пассивности, а в доведении зла до абсурда».
В.М. В нашу историю этот эпизод не вошел, но я воспользовался случаем привести его здесь. Меня восхищает эта позиция Бродского.
От Гоголя к Бродскому
– Маша, а было ли для тебя неожиданностью получить роль судьи Бродского?
Мария Монахова. Да для всех нас и сам спектакль стал неожиданностью. У нас после успеха спектакля «Колыбельная для Марины», показанного в прошлом году, появились другие планы. Мы хотели сделать что-то новое. Но публике, возможно, скучно смотреть все время на одних и тех же актеров. И мы стали думать о постановке по фактам из жизни Гоголя, началась работа, стала писаться пьеса. А идея поработать с поэзией Бродского пришла ко всем нам спонтанно. Его стихи мы сначала рассматривали как интересный материал для благотворительного вечера, на котором мы собирались собрать деньги на новый проект. А в результате мы все так увлеклись работой над пьесой, написанной Сашей, что все вылилось в настоящий спектакль.
– Специально к спектаклю написал музыку Дмитрий Марин – театральный композитор, постоянно сотрудничающий с театром «Вторая реальность» и участвующий во всех постановках Александра Марина в театре Табакова в Москве.
М.М. И музыка Мити нам невероятно помогает в работе. А с Виталием у нас уже создался творческий тандем.
– Это третий ваш совместный проект, где вы работаете вдвоем за последние несколько лет. В 2016 году вы играли в спектакле «Друг мой...» и тоже вдвоем.
М.М. Но на самом деле мы уже давно сотрудничаем с Виталием. Мы очень давно говорим с ним на одном языке. Я имею в виду театральный язык. Это очень важно, когда ты находишься на одной волне со своим партнером по сцене. И мы очень близкие люди по жизни. Мы одинаково относимся к нашей профессии.
В.М. У нас одинаковый взгляд на театр. Мы дышим одним воздухом. Саша мой учитель. Он меня вел в профессии. Все, чему я научился, я обязан Саше. После окончания школы-студии МХАТ, у меня не было возможности работать в России, и я начинал свои первые шаги в профессии здесь, в Монреале, под руководством Саши Марина. В спектакле, да и сейчас, во время интервью, мы говорим о судьбе. А то, что с Бродским произошло… Не было бы этого суда, может, вообще бы ничего не было, не было бы такого Бродского, не получил бы он Нобелевскую премию. Сколько прекрасных поэтов, которые не получили этой премии – Русаков, Кублановский, Чухонцев... «Какую биографию делают нашему рыжему!» – говорила по поводу процесса над Бродским Анна Ахматова. Был бы издан такой тираж его произведений? Кто знает...
– Это спектакль родился случайно из совершенно другого проекта. Накануне премьеры вы уже ощущаете сам спектакль как единый организм?
В.М. В какой-то момент он начал дышать. Появилась жизнь, возникли очаги свободы. Поначалу это была неизведанная территория. Но мы ее осваиваем.
Не в качестве заключения, а в качестве приглашения на спектакль – «Романс счастливца» из поэмы «Шествие», 1961 г.
Ни родины, ни дома, ни изгнанья,
забвенья — нет, и нет — воспоминанья,
и боли, вызывающей усталость,
из прожитой любови не осталось.
Как быстро возвращаются обратно
встревоженные чувства, и отрадно,
что можно снова радостно и нервно
знакомым улыбаться ежедневно.
Прекрасная, изысканная мука -
смотреть в глаза возлюбленного друга
на освещённой вечером отчизне
и удивляться продолженью жизни.
Я с каждым днём всё чаще замечаю,
что всё, что я обратно возвращаю -
то в августе, то летом, то весною -
какой-то странной блещет новизною.
Но по зиме и по земле холодной
пустым, самоуверенным, свободным,
куда как легче, как невозмутимей
искать следы любви невозвратимой.
Но находить — полузнакомых женщин,
тела, дома и голоса без трещин,
себя - бегущим по снегу спортсменом,
всегда себя таким же неизменным.
Какое удивительное счастье
узнать, что ты над прожитым не властен,
что то и называется судьбою,
что где-то протянулось за тобою:
моря и горы - те, что переехал,
твои друзья, которых ты оставил,
и этот день посередине века,
который твою молодость состарил -
всё потому, что, чувствуя поспешность,
с которой смерть приходит временами,
фальшивая и искренняя нежность
кричит, как жизнь, бегущая за нами.
Спектакль «Со смертью не всё кончается» – новый проект монреальского театра «Вторая реальность» (под рук. заслуженного артиста России Александра Марина). В основу спектакля положены факты из биографии русского поэта Иосифа Бродского, его стихи и проза. Пьеса и постановка Александра Марина. В спектакле заняты Мария Монахова и Виталий Макаров. Композитор: Дмитрий Марин.
Когда: в среду, 30 октября (20:00) и в воскресенье, 3 ноября (19:00).
Где: в Доме культуры Art neuf 3819, rue Calixa-Lavallée, (Парк La Fontaine) Монреаль H2L 3A7
Билеты: karabas.ca
Автор: Светлана Мигдисова
